Ираклий МИЗАНТРОПОВ
НЕ НРАВЯТСЯ МНЕ НЫНЕШНИЕ…
(Анализ современной российской действительности.
Продолжение. Начало в № 5 (58) 1998 г.)
Да и соседи мои нынешние мне тоже не нравятся.
За стеной опять вчера свадьбу гуляли. Потом кто-то у них опять невесту украл. Так жених-то богатый, они через пять минут новую невесту по телефону вызвали. И опять свадьба до утра!
А еще говорят, что у народа денег нету. Сивушов вон из седьмой квартиры самогонный центр “Филипс” себе купил. Красивый такой, с дистилляционным управлением. Его цепляешь к раковине, к электричеству, вставляешь катрич какой-то с сахаром да дрожжами. Пока за закуской ходишь, он уж тебе все сварганил!
А давеча во двор машина шикарная заехала с мотоциклистами. Я сразу понял — президент! А навстречу еще одна такая же колымага, только американская, и за ней еще куча. Не иначе Клинтон! Только вот, смекаю я, не все у нас гладко в отношениях с Америкой, потому как постреляли президенты друг друга изрядно!..
А от Любки-то муж ушел вчера, ага. Ушел как мужчина. Молодец. Из вещей только портфель взял с веником. Как мужчина ушел, да… А назад пришел как скотина! Весь грязный, пьяный, видать, из бани: “Пусти меня домой, Люба!” Под деревом ночевал.
Деревьев-то у нас во дворе вон сколько. У нас традиция такая: как в тюрьму кого-нибудь из соседей посадят, так мы во дворе дерево тут же сажаем. Вон Петькино дерево, вон Витькино. Моя березка тоже была, но пришлось срубить — реабилитировали. Хорошо у нас во дворе, тенисто.
Во дворе-то хорошо, а в доме плохо. О, слышь, опять наверху кричат. Это майор отставной собаку свою, Подполкана муштрует. “Ногу задрать, отставить, задрать, отставить! Носочек тяни!” Она у него на тумбочке спит, а по ночам туалет вылизывает.
А этот, из шестисотой квартиры, тоже себе собак завел, двух бультерьеров. Тяпа и Пушок. Теперь Тяпа и Пушок во двор, а люди — на деревья! Хорошо, что деревьев-то много…
У соседа слева постоянно грохот какой-то, железяки стучат, колеса какие-то крутятся. Я думаю — компьютер он купил, что ли?
Унитаз в шестнадцатой квартире — чисто Поль Робсон. И басовито, и слова непонятные. Хотя что там не понять? Разве это жизнь! Относятся — хуже, чем к негру.
Дрянной народишко у нас. Один хороший человек на весь дом — дед Трофим, дружок мой. Не знаю, почему его бомжом кличут? Он уже десятый год в подвале у нас живет, то есть место жительства у него самое что ни на есть определенное! Он и газеты туда выписал…
Так вот, научил меня намедни Трофимка спички в известке муслякать, поджигать и к потолку подбрасывать. До того увлекательное дело — вечер скоротал и не заметил.
Я на кухне налепил — старухе моей понравилось. Теперь в подъезде попробую.
А недавно мы с дедом Трофимом пошли к бабке Надьке. Она ничего еще, всего-то шестьдесят четыре года. В дверь звоним — мать ее выходит, карга старая.
— Че, — говорит, — надо?
Трофим не растерялся и спрашивает:
— У вас макулатуры нету? Нас собирать послали.
Тут Надька выглядывает:
— Привет, мальчики, сейчас выйду. Это ребята из моего звена!
Ее мать как разоралась:
— Я те выйду! Я те погуляю! Опять внука в подоле принесешь!..
Решили мы тогда с Трофимом бабкинадькиной мамаше отомстить. Написали в собес письмо, что, мол, она себе лишних пятьдесят лет приписала. Так там поверили, и пенсию у нее отобрали. Та потом замучилась доказывать, что ей девяносто два!..
На втором этаже у нас тоже старуха живет. Толстая — как пять старух, и мерзнет все время. Как к батарее припадет зимой, так во всем доме температура падает! Говорят, она энергетический вампир.
А на третьем этаже — профессор Колупаев. Интеллигент, что ты! Ведро идет выносить — всегда в очках, в шляпе, с тросточкой. А в ведре-то, не поверишь, все бумажки скрепками скреплены!
А кошка ихняя, колупаевская, повадилась ко мне под дверь, извините, гадить. Ничего с ней поделать не мог. Говорил им, говорил, а они: “Не может наша кошка столько сделать, это, мол, вы сами наделали, а на бедную кошку сваливаете”.
Ну я раз подкараулил, только ихняя Софочка оправилась на мой коврик, я ее хвать, и лицом приложил к месту преступления, неглубоко, чтоб только испачкалась, а не задохнулась. Потом взял за шиворот, поднялся к Колупаевым, звоню. А Колупаиха всегда такая аккуратная. “Кто там?” — говорит. А я Софочку, всю в неприятностях, ей в глазок показываю и говорю тоненьким голоском: “Мяу, мяу, это я, Клавдия Васильевна, ваша Софочка. Я какала у соседа на коврике, да упала неудачно, прям лицом на коврик. Пустите меня умыться!”…Да… На “Скорой” увезли Клавдию Васильевну в сумасшедший дом…
И не только коврик мой, вон лифты во что превратили! Я хоть на первом этаже живу, а тоже, нет-нет, да и лифтом попользуюсь.
В третий подъезд совсем не зайти. Все оплевано, исписано: “Банду Ельцина под суд!”, “Чубайс — рыжий вор!” и тому подобное. Там бывший второй секретарь обкома живет. На пенсии давно, однако все равно руки чешутся. Не стареет душой!
Наш-то подъезд тоже исписали весь. Подростки. Да не по-русски как–то! До чего дожились — молодежь русского языка не знает! Пришлось мне на старости лет опять взять ножик, да на подоконниках наши, правильные слова вырезать. Слова, с которыми мы в войне победили, слова, которые мы на Рейхстаге писали. Чтобы знали сопляки!
Я этих молодых все равно перевоспитаю! Вот Колька из тринадцатой квартиры пишет в лифте, мол, “Цой жив!”, а я рядом —“Шульженко жива!”. Он: “Нирвана!”, а я — “Оркестр Утесова!”, он — “HSH!”, я — “Водочка! Селедочка!”. Вот так, учимся понимать друг друга, ищем общий язык.
Ничего, я их всех перевоспитаю. До встречи через месяц!