В трактире «У чаши» сидел только один посетитель. Естественно, что это был Йозеф Швейк. Трактирщик Паливец по обыкновению мыл посуду, когда в трактир вошел улыбающийся господин в котелке на американский манер. Он подошел к стойке, несколько раз улыбнулся, заказал кружку пива и, улыбнувшись, представился господином Дейлом Карнеги, после чего попытался завязать с Паливцем серьезный разговор.
Трактирщик Паливец слыл большим грубияном. Каждое второе слово у него было «задница» и «дерьмо». Но он был весьма начитан и каждому советовал прочесть, что написал Владимир Ленин об интеллигенции.
— Какой замечательный портрет висит у вас на стене! — широко улыбаясь, завязал Карнеги серьезный разговор. — Как бы я хотел иметь такой портрет! Это, наверное, Рембрандт?
— Ну вас в задницу, — вежливо ответил трактирщик, закуривая трубку. — Это государь-император.
— Какой красивый у вас государь-император! Как бы я хотел иметь такого государя-императора! — еще шире улыбнулся господин Карнеги. — Не желаете ли Вы, милейший, завоевать друзей и оказывать на них влияние? Я написал на эту тему целую книгу и только за первые восемь месяцев лично продал у нас в Америке более полумиллиона экземпляров!
— Всем этим друзьям цена дерьмо! — осторожно возразил пан Паливец. — Ну их всех в задницу с их влиянием!
И с этими словами удалился в заднюю комнату.
Но американца ничуть не обескуражила потеря собеседника и уже почти завоеванного друга. Он огляделся, заметил Швейка, сидящего к нему спиной, очаровательно улыбнулся, подсел к нему. Хлебнув пивка, он опять принялся за свое:
— Какая у вас замечательная спина! Как бы я хотел иметь такую спину! Вы, я вижу, хотите узнать (всего за три кроны!) как изменить человека, не нанося ему обиды и не возбуждая в нем негодования? Так слушайте! Правило первое: «Начинайте с похвалы и искреннего признания достоинств человека». Правило второе: «Обращая внимание людей на их ошибки, делайте это в косвенной форме». И третье: «Дайте человеку возможность спасти свое лицо…»
Лицо Швейка озарилось улыбкой:
— Пан… э-э-э?…
— Дейл Карнеги, с вашего позволения.
— Пан Карнеги совершенно, совершенно прав. У нас в Рыжеклоунском районе Праги жил один человек по фамилии Корча. Умел этот Корча людям так замечания делать, что они ему еще благодарны оставались. Встречает он, к примеру, пана Ништякны и говорит ему: “Вот вы, я вижу, слегка навеселе, а ведете себя прилично, не то что пан Жлобичек, тот давеча всю пивную облевал, да напоследок пани Тапковой в кружку помочился! А та как раз кушала кнедлик, так она треснула его этим кнедликом и проломила голову”.
Ништякны улыбнулся, из лужи встал, руку Корче пожал — мол, все понятно, Жлобичек он и есть Жлобичек, не то что я.
Или встречает Корча пана Каличека и говорит: “Пан Каличек, вы мне уж неделю четыреста крон должны, но, по всему, отдать хотите, а вот пан Бабник год назад занял тысячу крон, так уж три месяца как умер и, похоже, денег отдавать не собирается…”
— Как увлекательно вы рассказываете! — перебил Швейка американец. — Как бы я хотел так увлекательно рассказывать! А хотите, я научу вас, как стать хорошим собеседником? Легчайший способ стать хорошим собеседником — будьте хорошим слушателем, поощряйте других рассказывать вам о себе!..
— Это мы уже проходили! — засмеялся Швейк. — Был у меня в Верхних Пышминцах один знакомый, пан Эдичка. Сватался он к одной вдове, пани Покойничковой. Пришел к ней, а сам думает: чтобы расположить собеседника, надо сначала дать ему поговорить о себе. “Как здоровье, пани Покойничкова?” — спрашивает. Ну, та начала рассказывать. Час говорила, два, три. К пятому часу передумал Эдичка жениться. К шестому уйти захотел, да так успел вдову к себе расположить, что та его руками держит, не отпускает. Наконец, улучил паузу, крикнул: “Как ты еще не сдохла с таким здоровьем?!”, вырвался и убежал.
Да-а, слабым человеком оказался этот Эдичка. А вот, как рассказывал мне Мирослав Кукишек, который жил на Заводчанах, он знавал одного серба, пана Пердича из Бздышкова, так вот тот никогда не перебивал собеседника, внимательно выслушивал, потому что сам-то он и пары слов не мог связать после третьей кружки пива. Поэтому люди уважали его и подливали пивка, чтобы только он дослушал их до конца. Тонко знал этот Пердич человеческую психологию, и от него ни одного слова никто не слышал. До он, к тому же, еще и немой. Так и домолчал до восьмидесяти лет, потом умер, а к нему на кладбище до сих пор ходят любители поболтать. Кстати, если желаете, я могу вам показать, где его могила, — закончил Швейк с добродушной улыбкой.
— Какая у вас приятная улыбка! — воскликнул Карнеги. — Как бы я хотел иметь такую улыбку! Кстати, вот еще одно, главное мое правило для тех, кто хочет расположить к себе собеседника: «Улыбайтесь!»
— Улыбка — она вообще чудеса творит, — согласился Швейк. — Я, видите ли, занимаюсь продажей собак. И вот как-то раз пришел ко мне один чукча, которому для упряжки нужны были три чистокровных карликовых пинчера. Хорошо, что у меня был знакомый директор зоопарка, я купил у него замечательного шакала, гиену и одну енотовидную собаку, сводил этих зверушек в парикмахерскую на углу улиц Густава и Гусака, чтобы их там побрили как следует, и с улыбочками продал их этому чукче за милую душу!
— Ах, какая у вас замечательная профессия! — всплеснул пивом господин Карнеги. — Как бы я хотел иметь такую профессию! Однако, чтобы достичь успеха на вашем поприще, вам просто необходимо знать следующее правило: «Чтобы заинтересовать собеседника, ведите разговор в круге его интересов…»
— Верно, — кивнул Швейк, — только в этом деле нужна большая осторожность. Был у меня в Камышловицах приятель, пан Яичек. Вот однажды зашли мы с ним в трактир “У Красного Знамени” пропустить по паре кружечек пива. И надо ж так было случиться, что в этот самый день убили товарища Кирова. Сидим мы, пьем пиво, никого не трогаем, как вдруг подсаживается к нам агент ГПУ Стукачек, заказывает большую кружку «Балтики» и заводит такой разговор:
— Слышали, господа, в Ленинграде убили товарища Кирова?..
— Какого Кирова? — спрашивает мой приятель Яичек. — Я знаю двух Кировых. Один служит певцом в «Болгарии», у него еще такое смешное имя — Бисер, а еще есть другой Киров, тот, что собирает на Дворцовой площади собачье дерьмо. Обоих ни чуточки не жалко.
Агент Стукачек очень обрадовался и тут же пригласил моего приятеля выйти на пару слов в коридор. А из коридора Яичек вернулся только через десять лет, когда я уже хотел расплатиться и уходить.
Больше этот Яичек никогда и ни с одним собеседником не вел разговоров в круге его интересов.
— Ах, какой у вас замечательный приятель! — воскликнул Карнеги. — Как бы я хотел иметь такого приятеля! С ним можно было бы беседовать, улыбаться ему, оказывать на него влияние… Кстати, вот вам еще одно мое правило: «Чтобы склонить оппонента к своей точке зрения, никогда не говорите человеку, что он не прав».
— Вот тут вы попали в самую точку! Никогда не следует говорить человеку, что он не прав! У нас в Девяносто Первом полку был пехотинец Дядичек. Родом он был из-под Тишка, и уж такой упрямый, что не приведи Господь. Раз этот Дядичек еще с одним пехотинцем, кажется фамилия того была Тётичек, проспали на полковое построение.
И вот, стоит навытяжку весь полк, ходит полковник Указка, красный, как фонарь над заведением мадам Ивковой, и… как бы это сказать… упрекает весь полк за то, что все тут, а вот Дядичека с Тётичеком нету!
Спустя какое-то время фельдфебели приволокли их обоих и поставили перед полковником. Тот, недолго думая, хрясь обоим по их сонным мордам! И еще раз — хрясь! Тётичек ничего, только покачнулся, стоит, глаз не открывает. А Дядичек и говорит:
— Ich melde gehorsam, Sie haben nicht recht, Herr Oberst! 1
Ох, не следовало ему вылезать со своей правотой! Полковник рассвирепел и всерьез принялся дубасить беднягу Дядичека. И руками, и ногами, и портупеей его хлестал, и даже фуражкой два раза ударил. Потом взяли бедолагу под стражу и, кажется, расстреляли.
А Тётичека всего-то навсего отправили на гауптвахту, а там была дыра в заборе, и каждый вечер наведывалась к арестованным одна девица, кажется, фамилия у нее была Случкова, но это уже другая история…
— Ах, какой замечательный полковник был у вас в Девяносто Первом полку! Однако, я не хотел бы иметь в начальниках этого полковника. — заметил господин Карнеги. — Ему бы следовало знать самое главное правило поведения с подчиненными: «Старайтесь, чтобы окружающие с удовольствием делали то, чего вы хотите».
— Вот что я вам на это скажу, пан Карнеги, — отозвался Швейк, прихлебывая пиво. — Поскольку я занимаюсь продажей собак, одно время мне приходилось иметь дело с живодером Кожицей. Он был, что называется, живодер от Бога, и как никто умел ободрать шкуру с какого-нибудь фокстерьера за здорово живешь и собачка была ему еще и благодарна. Руки, можно сказать, лизала. Потому что, поймав собаку где-нибудь на улице, он начинал ее очень хорошо кормить. Кормил собачку до безобразия, так что она уже под конец видеть всякие вырезки или гусиную печенку не могла. Кожица ее тогда связывал, раскрывал пасть и толкал ей туда всякие кнедлики, и если зверушка начинала блевать, то он туда же эту блевотину и отправлял. И вот когда уже у пса глаза закатывались, тогда он и показывал ей удавку, и фокстерьер бежал к этой удавке как к маме родной.
Правда, этого Кожицу застрелил потом какой-то поручик, когда пришел к нему за потерявшимся догом, и увидел, как его собачка, победитель каких-то там соревнований, жрет свою собственную блевотину. Кстати, собачку ему тоже пришлось пристрелить — ничего не жрала потом и худая стала, что наша пани Брэггова…
В этот момент из задней комнаты послышался громкий голос трактирщика Паливца, который звал свою жену: «Эй, Божена! Оторви-ка от кресла свою толстую задницу, да пойди убери там со столов в задницу все дерьмо!»
— Ага! — обрадовался Дэйл Карнеги. — Я вспомнил еще одно правило! Вот оно: «Чтобы сделать вашу семейную жизнь счастливой, ни в коем случае не придирайтесь к супругу, не критикуйте его…»
— Ну что ж, это вполне резонно, — заметил Швейк. — Жил на Клубничковой улице пан Ножичек, так вот, у этого господина не было счастья в семейной жизни. А все потому, что он к жене придирался. Прямо в церкви начал, только она ему кольцо на палец надела, он и говорит: “Слушай, Марженка, а чего это у тебя изо рта воняет, да на фате заплата, и вообще: почему ты в такой день — и в бигудях?” Короче говоря, придирался к ней по всяким пустякам! А работал этот господин контролером на Горьковой улице — подходил к барышням и заставлял их предъявлять желтые билеты. Так вот, в тот день, когда этого пана Ножичка переехало трамваем, жена в честь такого события впервые в жизни нарядилась писаной красавицей, а на Горьковой улице безбилетные барышни всех кавалеров обслуживали бесплатно!
— Ах, какие замечательные барышни у вас на Пешковой улице! Как бы я хотел иметь таких барышень!.. А что касается семьи, то вот как я написал в своей книге: «Не пытайтесь переделать своего партнера, если вы хотите счастливой семейной жизни!» — торжественно провозгласил Карнеги.
Швейк с готовностью кивнул:
— Знал я одного малого, который переделал своего партнера по своему усмотрению, и потом это вышло ему боком.
В Якубовиче одно время жил цыган Лисичка, который водил по пивным большого косматого медведя на веревке и за деньги показывал посетителям, как этот медведь дует пиво. Так вот однажды они с медведем за один вечер побывали в тридцати заведениях, в результате цыган где-то потерялся, а медведь неплохо повеселился в ту ночь: поиграл в “мясо” с целой ротой солдат, подрался на танцульках с мадьярами из-за девчонок, потом его пять раз выбрасывали из трактира “У лужи”, а он все возвращался и просил сыграть ему “Мишка с куклой громко топают…” Потом медведя в корзине увезли очухаться в полицейское отделение, а он там очухиваться не стал, а наоборот — впал в спячку и всю зиму в камере сосал лапу и проснулся только весной с сильного похмелья. А цыган, оставшись без куска хлеба, то есть без медведя, запил и пошел в фельдкураты…
Таким образом Дэйл Карнеги и Йозеф Швейк приятно беседовали до самого закрытия, время от времени требуя себе еще пива. Ближе к ночи из их разговора можно было разобрать лишь отдельные фразы, вроде:
— Какое у вас прекрасное пиво в кружке! Как бы я хотел иметь у себя в кружке такое пиво!
— Жил у пани Фофановой один квартирант. По всему видно — человек культурный — не пьет, не курит, жену бьет редко…
— Какое у вас прекрасное пиво в кружке! А… у меня в кружке ваше пиво… кончилось уже…
— … Когда я сидел в тюрьме по делу ГКЧП, со мной в камере оказался некто Лукьянчик из Кремлевиц…
— А вот у нас в Америке тоже был презабавный случай. Огромная обезьяна пришла в город и стала лазить по домам, как по деревьям… Ха-ха-ха! Что, нехорош разве анекдотец?
— … Футбольной сборной Девяносто Первого полка командовал поручик Бышовец…
— Я есть пьяная американская свинья!.. Пани, дайте мне первый класс!..
— … Его комиссовали после боевого ранения — на фронте ему разбили голову пивной кружкой…
— … Как бы я хотел, Швейк, чтобы вы узнали меня с хорошей стороны!..
Разговор становился все более интересным, но неразборчивым. Тем не менее собеседники прекрасно понимали друг друга. В результате долгой дружеской беседы, перешедшего в братские объятия и распевание песен, американец подарил Швейку дюжину своих книжек, а потом пошел к Швейку домой, купил у него всех собак и едва не женился на пани Мюллеровой.
1 Осмелюсь доложить, Вы не правы, господин полковник! (искаж. нем.)
© 1997 «Красная бурда»
Какие замечательные истории, как бы я хотел, не оказаться в таких историях)